Вайчунас Анатолий
Возвышающее искусством
Рассказ
Она отомкнула квартиру своим ключом и, не раздеваясь, прошла в кабинет. Не размышляя ни секунды, быстро написала записку. Взяла её в руки, перегнула пополам. Осмотрела его рабочий стол и положила записку так, чтобы ему было удобно заняться запиской сидя. Сверху записки Она положила свой ключ.
Осмотрев его кабинет и, наконец-то разглядев нечто удивляющее в обстановке, расстановке книг и безделушек, в неизменном положении чуть прикрытых гардин, Она подошла к застеклённому шкафчику со скрипками. Все скрипки сегодня стояли на своих местах. Открыв шкафчик, Она взяла в руки его любимую скрипку и, всё с тем же удивлением, осмотрела её. Она провела ладонью по лакированному телу скрипки, слегка погладив холодную, непроницаемую для невзгод, поверхность.
– Тебе всегда не хватало моей души.
Если скрипка и отозвалась тихим звоном струн, то услышать это смог бы только её чрезвычайно чувствительный хозяин. Скрипки резонируют на звуки, гармонирующие с их настроем; и часть многих случайных звуков растворяется в скрипке, неощутимо увеличивая её тепло... правда ненадолго; и это, обретенное тепло, должно неизбежно рассеяться в окружающем воздухе из холоднокровного существа скрипки... Должно...
...
Скрипач вернулся домой, как всегда в приподнятом настроении. Увидев ключ на сложенной вдвое бумаге, он понял всё, не читая записки, и поэтому, некоторое время, не решался развернуть её, не зная, каким именно образом, это – понятное, выражено, обращенным только к нему. Но прочитать пришлось. И он, несмотря на то, что его понимание подтвердилось, был очень удивлен и, может даже, ошеломлен...
Он вышел из недолгого оцепенения и бросился одевать пальто. Но, не одевшись до конца, вспомнил, вернулся к столу, поднял со стола ключ... и замер. Его настигли какие-то мысли, и он стоял, и невольно, незаметно для себя, покачивал этот ключ на ладони, будто взвешивал, и будто каждое качание обнаруживало совсем другой вес, чем только что.
Наконец, его лицо начало кривиться в саркастической усмешке. Он высоко подкинул ключ и поймал этой же рукой, встречным движением, словно сбросив с ключа то, что изменяло обычный вес обычного ключа. Он не положил его в карман, как хотел вначале; он не положил его в ящичек к запасным ключам; он прицепил этот ключ к своей связке. Значит, он ему ещё пригодится...
Звуки ласкали слух и прокрадывались в душу. Душа замирала, и звуки, продолжая проникать и наполнять её, всё более и более отстраняли внутреннее скопление суетного и никчемного, вытесняли из сознания недавний шум города и толкотни в гардеробе. Звуки, нежданно, преодолевали защитный барьер загрублённой чувственности: грусть становилась светлее, а печаль глубже; радость становилась осторожной, бережной, а горе рассредоточивалось в неведомом сочувствии; тоска обретала постижимый смысл, а надежда оживала не в последний раз...
Каждый пришел сюда со своим душевным разладом, неразберихой желаний, какофонией чувств и каждый рассчитывал на какое-то своё бренное утоление... но... но, из всех подвластностей, по-настоящему звучащая музыка, высвобождает душу из подвластности времени и обнаруживает для вас высокое и вечное в ваших приглушённых чувствах и неприкаянных состояниях.
Это было нечто удивительное, и продолжало всё ещё длиться вне музыки... И жаль, что мы можем выразить свою благодарность мастеру, озвучением своих просветленных чувств, только самым примитивным образом. Но каким, по разному выразительным, бывает хор аплодисментов, из, казалось бы, нестройных и грубых хлопков. Это было – нечто, возносящее ввысь...
Поклонницам, он, издали казался таким недоступным, а их душа не могла выразить словами непонятное и... быть может... нелепое для него, недопонимание музыкальных тонкостей. Но, вблизи, он оказывался живым человеком, весьма отзывчивым на открытость души и изящество внешности. Он сам переводил похвалы, – несовпадающие с тем, что он воссоздавал, – в обычное житейское русло. Он оказывался неотразимо чувственным человеком, отдающим должное вашим человеческим преимуществам красоты и обаяния... Немногие из его благодарных почитательниц испытали его настоящую, бесподобную страсть, – он плохо покупался на примитивные и низменные желания, желающих хоть этим приблизиться к его возвышенной сущности... но – испытали... и не разочаровались... для большинства испытавших он был краткосрочным, но эффектным любовником.
А что ещё надо взаимно чувственным натурам, да ещё и возвысившимся таким возвышающим искусством?.. – Не ограничивать их в этом... не правда ли...
Память прекрасного, а теперь невыразимого, – остается... а руки, несмотря на всё ту же послушность и ловкость, не извлекают в звуках прежнего звучанья. Он помнит это звучание, и память воспроизводит это звучание с жесточайшей точностью, а слух ловит тщетный труд смычка.
Даже необъятные, и даже очень искренние, но не свои чувства, – исчерпываются. Не свои, даже проще исчерпать, оставив другого ни с чем. Он продолжал черпать вдохновение в возвышенных женских натурах, но всё у них непринужденно сводилось к одному и тому же – к утомлению телом, и ещё более душой, в его постели, на фоне неизменно ярко-синих простыней.
Всё продолжалось вроде бы неизменно, но он, вслушиваясь в себя и своё, всё болеё осознавал что пропустил момент, когда в его мастерстве что-то начало неуловимо меняться к мало-приемлемому для настоящего искусства. Не заметил, не обратил вовремя внимания. Восстановить! Возобновить! Взяться заново!.. Иначе ...
Всё более и более проявлялось желание возвратиться к истокам обретения и раскрытия своего таланта. Но с чего всё началось? И когда-это, вслед за невероятной послушностью движений, он, не отвлекаясь внутренним слухом, на то как извлечь звук, мог играть, думая о своём; мог слышать: как звучание подлаживается под его обнажённые или расстроенные чувства, и как он может отделять это особое звучание и использовать потом, позже, даже в не вполне подходящей обстановке. Неужели?.. н е у ж е л и... ... Меня, потом, ничто так не било по чувствам, как тогда... тогда... тогда...
Он привык входить без смущения и особых церемоний. Он знал, что все рады видеть такую нежданную величину в их доме, – рады, без исключений.
Он вошел спокойно и уверенно, со своим обычным, неброским, но несокрушимым достоинством. Он сказал о себе высокому парню (её сын? Надо же!), который в замешательстве удалился, не забыв однако предложить располагаться в комнатке-зале. В комнате почти всё переменилось, наверное с уходом из жизни её родителей. Он огляделся: куда бы пристроить свою незаменимую спутницу в надёжном футляре; и дорожном кожаном чехле, – поверх. Дорожную сумку он бросил на пол в прихожей, дав понять молодому человеку, что о ней незачем беспокоиться.
... Она вошла, не скрывая своего недоумения, на ходу продолжая поправлять волосы для придания менее бытового, но такого славного и уютного, облика. Время не было к Ней жестоко, оно живительными струями очистило Её чувства в водовороте разделенной с кем-то судьбы. По всему было видно Её везение на дальнейшие жизненные обстоятельства. Юношу Она, скорее всего, отослала... – может на кухню (как ему вдруг отчётливо представилось), чтобы всё происходило только между ними обоими.
Она, с интересом, без видимого беспокойства, оглядела его. Улыбнулась, наверное тому, что он самоуверенно разделся в прихожей, – он, неожиданно для себя, почему-то подумал именно на это. Она быстро окинула взглядом комнату, поскольку, с первых мгновений, он целиком поглотил её внимание. Она увидела футляр на стуле, чуть передвинутом им в угол комнаты. Но не усмехнулась этому, а лишь утвердительно качнула головой. Опять он, на всякий случай, рассчитывает на поддержку со стороны.
Они продолжали стоять молча, привыкая друг к другу нынешнему...
Память, до этих пор, подсовывавшая ему очаровательные и умиляющие моменты, от которых можно было бы начать отсчёт восстановления чего-то взаимного для них... вдруг заработала неконтролируемо интенсивнее. Он, неожиданно для себя, почувствовал: что и как Она могла бы высказать ему, – в отличие от того, зачем приехал он, Она могла помнить, как рушились Её воздушные замки, которые Она воздвигала, вопреки его осторожным замечаниям: что жизнь это совсем иное, и что Её глазам вовсе не раскрывается просветляющийся окружающий мир, а их начинает застилать пелена необоснованных ожиданий чего-то иного, чем представляет собой реальная жизнь, реальные отношения... Когда-то Она уже обронила неприятное ему слово: “Поверила...”
В комнату вбежала та самая маленькая девчонка, которую он видел на улице, возле дома, и которая не вызвала у него никаких чувств там, – на улице. Теперь же он удивился: до чего же она мила. Девочка, мельком взглянув на него, подбежала к Ней, протянув руку. И, наверное, раскрыв ладонь, радостно и в то же время торжественно сказала:
– Вот!
Оглянувшись на него и, для себя, убедившись, что она ничего не нарушила в застывшей картине взрослой неспешности, девочка, с восторгом и неуемной радостью, объяснила, как она уговаривала очкарика и как ему не хотелось расставаться с такой драгоценностью, но он, как всегда, уступил ей...
Он и сам почувствовал в себе восторг и подступившие издалека чувства. Ему неудержимо захотелось сделать с самого начала что-то приятное Её девочке, и значит Ей. Он сделал пару шагов, сначала рассмотреть то, что девочка держит на ладони, и этим стать чуть сопричастным происходящему. Девочка более почувствовала, чем увидела, и повернулась к нему, разворачивая протянутую руку, а не пряча её, хотя была вправе оставить всё это между собой и Ней.
Он присел и осторожно подставил свою ладонь под девчушкину. Девочка сразу поняла, что он не собирается завладевать её драгоценностью для строгого и придирчивого исследования. Он и вправду сделал это только для того, чтобы почувствовать тепло её руки, чуть приподняв её ладонь своей, – вроде бы для ближайшего рассмотрения.
~ Надо же.
Он знал, что вблизи обаяние его внешности более действенно и, не задумываясь, но начиная действовать, как всегда по наитию, стал чувствовать, что ему начинает удаваться расположить к себе эту, открытую, всей душой, маленьким радостям жизни, девчушку.
Обменявшись с девочкой несколькими жизнерадостными фразами он, с просветленным лицом, выпрямился, стараясь открыто взглянуть Ей в глаза. Она, чуть склонив голову, – как и наблюдала за ними, – мягко улыбалась. Вздохнув (скорее всего, облегченно), выпрямила голову. Она, не глядя, положила руку на плечо девочке, для того, быть может, чтобы отослать и её, но уже не на кухонку, как сына. Он понял, что на этом, знакомство с девочкой у него пока закончится, но ему хотелось ещё чуть-чуть закрепить и впечатление о себе, и свою причастность. Он нерешительно протянул руку, чтобы погладить ребенка по голове, по её пушистым и, наверное, мягким волосам. Он, обострив своё внимание, ничего не упускал из вида: вот Она уловила его намерение, насторожилась, но не выказала препятствования этому непонятному ей прикосновению к своей дочери...
Разноголосо дребезжащий, странный, пронзительный со стуками, звук возник во всей комнате и замолк в углу, там где лежал футляр со скрипкой. Только девочка пыталась понять происхождение такого жуткого звука, но, увидев футляр, вопросительно, широко раскрытыми глазами, взглянула в его лицо.
Он же потерял контроль над собой от этого звука околовшегося держателя. Огорчение – драгоценнейшая вещь, досада – теперь восстанавливай её прежнее звучание, возмущение – надо же, зачем так отапливать комнаты осенью...
Девочка отшатнулась от него. Наверное всё это, и ещё что-то, отразилось на его лице. Он опомнился. Опять он не смог скрыть свою минутную слабость! Всё вещное поправимо, – так или иначе он решит и эту проблему своей скрипки, а вот человеческое... Навряд ли, после этого, можно будет привлечь к себе эту девочку, прижать, приласкать, сказать что-нибудь нежное. А от этого, он чувствовал, зависит всё остальное – дальнейшее и возвращающееся. И что это, он, не сдержался! Сдержись он, и всё было бы, может, к лучшему, и, может, что-то обрелось вновь...
Когда энергия натянутых струн высвобождается, то скрытое тепло, прежде всего, передается скрипке и, только потом, она остывает до температуры окружающего воздуха...
2006г, 2008г.
Использование произведения, большее чем личное прочтение, оговаривается открытой наследуемой А.теД лицензией некоммерческого неизменносодержательного использования в интернете