Вайчунас Анатолий
Дальние страны
Рассказ
Сам я не видел, но, слушая всех странников, я знаю, как огромен наш мир и сколько в нем самого необычного. Сколько дальних стран, сколько людей на нас не похожих. А какая там разная жизнь. Удивительная, а иногда – непостижимая, невозможностью представить себе её. Как это мы затерялись вдали от всего этого нашей слободой.
Остальным достаточно той жизни, какой мы живем здесь и я от них не слышу, что существует ещё что-то, кроме нашей слободы. Даже о городе нашем они предпочитают говорить сквозь зубы. Я им о рассказах странников, а они мне – кого ты слушаешь...
Но странники разные, а их рассказы дополняют друг друга. Я и без слов отличаю странников иным солнцем опалённых, иными желаниями движимых, чем отрабатывающих, таким вот способом, кусок подаянного хлеба. И как бы они ни начинали о пустынях безбрежных, вершинах недостижимых, лесах непроходимых, городах великолепных, а всё переходят на жизнь, – не нашу, – особенную. И говорят, говорят... словно мы с ними там, пока ещё перед городскими воротами, но говорят о том, какая картина сейчас оживёт перед моим взором. А у меня воображения на это не хватает, моё воображение не оторвать от виденного мной за жизнь в слободе.
Как этих странников разбирает, когда они принимаются расписывать, что иноземцы, даже живут по-другому. А мне не понятно, как это – живут по-другому. Сколько ни расспрашиваешь, всё у них такое же: руки, ноги, глаза, так же хотят есть, пить, спать. Одним словом люди. Что же у них такое иное, что они живут по-другому.
Так же работящи и так же ленивы, так же добры и так же хитры. Может опомниться и не верить всему этому, и не обращать внимания на все эти байки, как и должно большинству изрядно проживших на одном этом месте. Чем наша жизнь не хороша. Всё что надо человеку – добываем, строим, делаем, выращиваем, собираем. Всё своими руками делаем для себя. Я точно уяснил, что и везде, где человек, – ничто ему не падает само с небес. Так как же можно жить по другому?
Я не раз просил приказчика Акима показать мне в городе людей оседлых, которые бывали в дальних странах, и, говорят, сами стали иными, чем раньше, и сами живут иначе. Он посмеивался надо мной и говорил,
~ Покажу не только их, покажу и не таких.
И вот, наконец-то, проезжая мимо нашего двора, Аким вызвал меня и сказал:
~ Поехали. Сегодня я договариваться с таким буду, а ты при мне. Только дел не наворочай со своей простотой.
– Каких дел? У меня интерес и только.
...
Оказалось, что это был обычный господин, похожий на купца, своей необычной одеждой. Дом у него большой и заставлен вещами диковинными, но разве в вещах может быть дело. Как он с приказчиком говорили меж собой, так этот господин мне немного чудаковатым показался. А когда приказчик показал на меня и сказал:
~ Парень интересуется: как это люди по другому живут. – То забыл он главное сказать и я добавил.
– В дальних странах.
= В дальних странах? – задумчиво повторил господин рассматривая меня самого с любопытством. – Как тебя зовут?
– Афанасий.
= Ты где живешь, Афанасий, чем занимаешься, что ты такой насупленный? – для меня конечно непривычно слышать другой вопрос до ответа на первый, но меня это не смутило...
...
Нет, не увидел я при нем ничего такого, особого. Быть может я был не к месту, или никого в доме, кроме нас, не было, но не заметил я, чтобы он по-другому жил, по-другому хаживал, по-другому людьми окружён был. Говорил он по-другому, – да то слова. Слова и я могу переворачивать. Нет, это не то. Сам он от всего что видел чудаковатым стал, вот это точно. Я так Акиму потом и сказал, тот чуть со смеха не лопнул, ответил:
~ Ты будто двести лет назад родился и до сих пор не женился. Может поэтому мне и нравится ваша слобода. Простые вы... слишком.
Но этим не кончилось. Аким сказал мне в следующий приезд,
~ Егор Петрович просил передать тебе, чтобы ты заходил к нему. Как только я рассказал твое заключение, так он заулыбался и говорит: “А что выйдет, когда два чудака встретятся? Думаешь оба чудаками и разойдутся?” и добавил: “Давай попробуем!”
~ Заинтересовал ты его. Ты не смотри на него так, он не одного такого, как ты, в люди вывел, может и с тобой что-то получится. Заходи к обеду, когда часы пять раз пробьют... ты хоть знаешь, что в городе часы есть? Ну и то хорошо.
~ А почему тебя так интересуют дальние страны, Афанасий? ...
Егор Петрович заставил меня подробно рассказать всё, что я об этом размышлял.
~ Да, сложно мне будет объяснить тебе, как люди по-другому живут. Проще рассказать всё о дальних странах. Ну давай начнем с этого, тебе интересно будет знать всё о том, что я там видел?
– Да! Еще бы!
~ Даже если я стану тебе рассказывать про то, как видел как пасут коров в Африке. Ведь коровы точно такие же, как здесь, а африканцы такие же точно, как мы, только кожа у них совершенно черная.
– А что я в этом не знаю?
~ Вот видишь, ты заговорил точно так же, как твой мельник. Может оттого, что с самого начала разговора ты, как он, что-то пропустил мимо ушей.
– Как это? у меня и слух хороший и память хорошая, могу слово в слово... – тут я запнулся, а Егор Петрович аж засиял, будто от непередаваемого восторга.
Его витиеватую речь я не мог повторить, хотя память у меня была цепкая. И скажи он, чтобы я запомнил какую-нибудь тарабарщину, я бы напрягся и запомнил. Но слушая его, я старался понять его речь, и то, что я понимал в ней, я мог повторить, но своими словами. Я не мог одновременно и повторять всё дословно и понимать сказанное. Как я этого не заметил раньше.
– Нет слово в слово я не могу, а своими словами скажу... из того что понял.
~ Всё понял?
– Если бы обычным языком было сказано так понял бы всё.
...
~ Ладно, Афанасий, до этого мы еще дойдем. А разве ты не заметил, что мы больше всего разговариваем о том, что тебе давно известно. Тебе от этого неинтересно говорить или слушать меня?
– Интересно. И говорить, и слушать. Но про коров?
~ Как тебя это зацепило. Ну хорошо, а если кто-то, станет, тебе рассказывать, про твою слободу, которую ты знаешь вдоль и поперек. Разве все одинаково будут рассказывать, разве все её знают одинаково, разве ты сам не можешь рассказать про неё такое, что может не знать твой сосед. Например то, что ты рассказывал мне, твой сосед точно так же расскажет?
Я понял, что он поймал меня в путы своих слов окончательно, но не понятно было чего он хочет.
– Каждый – знает своё, каждый – говорит по своему.
~ Вот-вот, – каждый видит по-своему! Как ты думаешь, если бы я прошелся по твоей слободе, мог бы я рассказать такое что не знаешь ты? Рассказать так, чтобы тебе было интересно меня слушать... А как ты думаешь, если бы я посмотрел, как ваш пастух пасет ваших коров и рассказал бы тебе об этом, ты бы узнал от меня что-то новое для себя?... Ну ладно, не буду тебя коровами озадачивать. Но ты подумай на досуге – почему люди смотрят на одно и тоже, а рассказывают об этом по разному... Просто я хотел предупредить тебя, что, иной раз, тебе будет казаться, что я говорю о том, что ты и так знаешь. Вспоминай при этом своего мельника, и то вспоминай, что и у меня память так же хорошая как у тебя, и я по несколько раз одно и то же одинаково не рассказываю, и если увижу что ты заскучаешь, как твой мельник, то и относиться к тебе я стану, как ты к этому мельнику.
Озадачил он меня. Я уже боялся от него услышать бог знает что такое о жизни в дальних странах. Но накрепко запомнил его предупреждение. Ну уж нет, пока я для себя не уясню, так оно всё или не так, как баяли странники, я всё вытерплю. И не такие речи терпел, – однообразные, от изживающих себя стариков.
Слушал я Егора Петровича на совесть. А он, время от времени, требовал, чтобы я ему своими словами пересказывал “некоторые его наблюдения”, – как он выражался. Требовал, чтобы я объяснял некоторые поступки той далекой жизни. А я и вправду, кроме того, что теперь очень много знал о том, что там в дальних странах, – стал понимать, кто и как там живет. Но их жизнь, если верить словам Егора Петровича, была такой же как и у нас, только им то одно, то другое мешало жить, а друг с другом они так запутали отношения, что сами порой не знают что творят.
Грамоте я научился в один момент, когда Егор Петрович сказал: пора и чудеса на полках осваивать. Я, как только понял, что мои слова могут и записываться и потом читаться, ночи не спал, пока не научился все буквы выводить и слоги писать и читать.
Книжки он дал с картинками, для детей. Я почти все книги на его полках пересмотрел, неужто люди столько могут сказать. И всё о жизни. О том, что я мог бы и сам увидеть вместе с ними, – как объяснил мне Егор Петрович.
Он ждал, когда я устану читать и перечитывать. А ведь мне приходилось и перечитывать, чему бы я и сам раньше не поверил, – это когда я чувствовал, что не всё улавливаю, не понимаю почему так... или когда Егор Петрович, вроде бы простыми вопросами о прочитанном, меня озадачивал и, оказывалось, что, не пропуская ни единого книжного слова, я пропускал главное, проясняющееся, как только мне на это указывали.
~ Чуть позже перечтешь, – говорил Егор Петрович и давал мне другую книгу.
Он не дождался от меня того что сказал бы наш мельник, – Всё это я и так знаю.
Самое удивительное, так это то, что я не сразу заметил, как для своих слобожан я начал становиться не таким. Они и раньше добродушно и вполне понимаемо посмеивались над моими странными увлечениями, но когда я, наконец-то, почувствовал к себе настороженное отношение, отчуждение и недоброжелательность, я понял, что начал с ними говорить о тех вещах, которые им были чужды по сути и неприятны. Ведь я всё чаще и чаще говорил с ними о них самих. Для меня они были по-прежнему добродушными и живущими своей незатейливой жизнью. Только я стал замечать в них и то, что делало их жизнь не вполне радостной и не вполне открытой. Они ненароком причиняли друг другу неприятное и при этом хотели от других чуть большее, чем сами могли им дать.
Увы я не заметил, как мне стало неважно, что меня побуждало до этого познавать жизнь и как называется теперь то, чем я занят. Я настолько далеко оказался от себя прежнего, от моей слободы, что вернуться обратно уже нет ни какой возможности, ни желания. Дальние страны поглотили меня навсегда.
Если прежде мне хватало всего, чем я занимаюсь в слободе, упрочивая делами совместный образ жизни и веруя, что это единственное на чём держится эта жизнь, то теперь я вижу, что эта жизнь основательна и без меня, а я в ней теперь, прежним участием, лишь содействую её кондовости. И это, в то же время, когда люди в некоторых местах уже научились жить друг с другом лучше, жизнерадостнее.
Прежнее моё место бесследно растворилось между продолжающими слободскую жизнь. А теперешнего места я не вижу ни в слободе ни в городе, – оно отныне должно быть неразрывно связано с дальними странами. До жизни Егора Петровича мне далеко, путешественник из меня никакой, – уж слишком и чувствительно я привязываюсь к тем, кто выделяется в моей жизни, неистощимым удивлением к другим людям, и самому себе. А они обнаруживают себя везде – как только заслышат мою речь. И мне их хватает, чтобы изо всех сил заниматься тем, чем занимался и прежде: упрочивать своими делами совместный наш образ жизни, не отторгающий таких вот людей; и веровать, что это единственное на чём держится эта жизнь... Однако стоит поспорить об этом с Егором Петровичем...
2006г, 2008г.
Использование произведения, большее чем личное прочтение, оговаривается открытой наследуемой А.теД лицензией некоммерческого неизменносодержательного использования в интернете