Вайчунас Анатолий
Дорога лесом
Рассказ
Со временем, у неё, вместе с желаниями, отмерло и чувство страха, перед многими условностями, как, наконец-то, ничего не значащее в её жизни. Но жизнь-то уже прожита, прожита под давлением своего же “нельзя”. Даже бога боялась меньше, – он гораздо дальше людей. Для дочери она не успела этого понять и прочувствовать, но растет внучка, тихая, странная, непонятная, скрытная, – что у неё в головке? Но взрослым, тем более старикам, некогда жить вместе с детьми, гораздо проще предупреждать их о чем-то. Что ж, и это может хоть что-то оставить в этой задумчивой скрытной головке.
Подростком, меня стали отпускать достаточно далеко, – в ближние деревни, а иногда сами посылали.
В Алабозино жил наш родственник, вышедший в люди, – фельдшер Федор Петрович, а в нашей же деревне, жил семьёй, брат моего отца, – дядя Сеня. Дядька, частенько бивал свою жену... иногда до полусмерти. Тетя Вера давно уже стала болезненной, – от всей этой жизни на мужней стороне; и её частенько с чем-нибудь прихватывало, да так, что иной раз и мне приходилось с ней доползать на карачках до кровати. Сил на взрослого у меня не хватало, и я рядом, вся в слезах, ползла и упрашивала её – ещё немножко. Кровать мне казалась спасением от всех болезней: полежишь, поболеешь и всё проходит, – главное добраться до кровати. Вот так я её беднягу, по незнанию, и мучила, а она, видать, жалела меня и через силу добиралась до кровати.
Обычно, за Федором Петровичем посылали взрослого. Но, если все отбывали денщину в колхозе, то соседская бабка посылала меня. А иногда я сама решалась. Хотя, насколько припоминаю, тетя Вера ни разу никого об этом не просила, и меня отговаривала, – обойдется как-нибудь. Наверное, я была самой жалостливой, поскольку ребятишек было достаточно, были и старше меня, но я всегда почему-то оказывалась одна с ней; быть может они меня звали, а сами убегали, не помню уж.
Так вот, я всё о том, что мне иногда приходилось бегать в Алабозино. Обратно я возвращалась в бричке вместе с Федором Петровичем. Всегда дожидалась его и стояла невдалеке, а если у него были какие-то дела, – как репей за ним везде. И из-за несчастной тетки, а может, ещё больше, из-за леса.
Я никому не говорила, как мне было страшно идти в Алабозино через лес, казавшийся мне тогда самым дремучим в округе. Детские страхи, рассказы друг другу о всяких ужасах... сейчас рассказать, – ты бы смеялась без устали, а тогда мы, детишки, серьезно об этом говорили. Страшная жизнь, страшные взрослые, страшные их дела, хотя сравнить это и то время, – тогда нынешних упырей не было во всем районе. Люди боялись воровства друг у друга, да пьяной драки, ну, быть может, иногда и разбоя, кончавшегося тем, что отнимались деньги вырученные на городском базаре за плоды всякие, да за мелкую живность.
Я боялась войти в лес, но я входила в него. Я боялась идти лесом, но я шла через лес, я боялась каждого своего шага, я прислушивалась, всматривалась в каждый куст, за каждое дерево, при каждом непонятном звуке замирала на месте. И поэтому проходила лес в три раза медленнее, чем с кем-то вместе. Но, от того что боялась, я не поворачивала назад, а только всё изводила себя, изводила, но шла.
И так каждый раз, хотя с каждым годом взрослела и надуманные прежде страхи отступали, но их место занимали новые и более реальные, поскольку я уже знала: что может быть, и как может быть, и что я испытаю, и что в конце будет. И так вот, всю свою зрелую пору, я шла через такой вот лес, со сковывающим мою жизнь страхом. А сижу, как видишь, перед тобой целёхонькая, и ничего со мной не случилось плохого... но и много хорошего, из-за тех же страхов, тоже не случилось...
Тетя Вера?... а что Тетя Вера, – отмучилась в конце концов: и нас она тяготила, и жизнь её саму тоже тяготила, не живут такие долго среди чужой родни... Какие такие?... Ну, не знаю, что я помню с того возраста? – ну не такие как были, тогда, все мы; это потом нас жизнь повыдергивала в разные стороны из нашей деревни, вот и я не такой стала, может потому и не вернулась туда.
Она говорит о том, что прожила совсем не так, как хотела. Она всю жизнь чего-то боялась, – и любить мужчин (в смысле не бояться желать лучшего из них и добиваться его в мужья; она просто запрещала себе любить того, кто казался ей недоступным), и интересно жить, и говорить то, что думает, и быть такой, какая она есть на самом деле. Боялась сделать промашку в чем-то... Кто теперь ведает после её прожитой жизни – чего она боялась.
Зачем боялась? она и сейчас не может объяснить. Но она поняла, вместе со всем этим накопившимся за долгую жизнь, что это всё напрасно, её запихивали и запихали в серый угол жизни не сами люди, а их же совместные страхи.
Теперь ей наплевать на осуждающих, на глупцов и острецов, да поздно.
Испытать настоящую любовь – в этом большое счастье жизни, счастье для женщины.
Не бояться – это не обязательно быть нахрапистым и урывать всё, что возможно урвать в присутствии таких вот пентюхов.
Идти на компромиссы, быть может тоже от страха за свое место на работе. А идти в итоге всё к тому же жалкому существованию. Для этого следовало бы сразу быть убогим, и не стоило начинать жизнь в качестве независимого молодого человека.
Весь этот жизненный опыт приобретается ценой слишком дорогих ошибок и поэтому становится уже ненужным, и только тяготит сознание ...
Дело в том, что это (страхи) всё равно не избавляет от страданий и противоречий с самим собой. Потому что приходит время, и ты отчетливо понимаешь всё, что тебе мешает иначе жить, и всё равно лишен возможности делать то, на что быть может, в своё время, хватило бы смелости, но... – уже привычка не обижать других – для них это было бы крайне непонятно и обидно...
2006г, 2008г.
Использование произведения, большее чем личное прочтение, оговаривается открытой наследуемой А.теД лицензией некоммерческого неизменносодержательного использования в интернете