Вайчунас Анатолий
Снежным прикосновением
Рассказ
Сумеречное небо темнело на этот раз быстрее обычного, предвещая предчувствующим, скрытно задумываемые за облаками, перемены нашей земной жизни, измаявшейся бесснежным началом зимы. И вот в небесах что-то беззвучно приоткрылось. Непроницаемость, нависающее приблизившуюся к земле, неспешно пронзили мириады неутомимых снежинок.
Свет вечернего города, наткнувшись на плавное снижение затейливо резных льдинок, и забыв о своем бесконечном предназначении, без остатка рассеивал себя на, таинственное изнутри, высвечивание кристалликов заоблачной магии. Нарастание падающего снега сдавило выросшую было светящуюся колоннаду искринок до неровного плотного ореола, колпаком, игрушечно, задвинувшего город внутрь ровно светящейся полусферы.
Как ни поверить в чудо, если до взрослой жизни ещё далеко. Вот и теперь обыденная жизнь отступила за этот “раздразнённого воображенья час” гораздо дальше, – в недосягаемость своих бесцеремонных дохновений для явственно возникающих образов, стремящихся овеществиться через такие неодолимые пространства, через такие несократимые времена. Это же неумолимое время настойчиво напоминает о быстром истечении отпущенного тебе пребывания в своих неведанных лабиринтах.
Жизнь, после этого, возвращается к тебе со своей жизнерадостной стороны, вместе со всем возможным, всё ещё не вычеркнутым из неё, и поэтому желание чуда откладывается ещё раз, вместе с книгой, на потом, отделив закладкой прочувствованное от многообещающего, а сейчас...
Сейчас не стоит пропускать самое увлекательное в одновременно происходящем: вместе со мною и независимо от меня – снег валит такой густой и мягкий, и... наверное, легкий, если прохожие не пытаются избавиться от наседающего на них ватно-белого слоя... Стоит только встряхнуть плечами... Не встряхивают. Наверное им приятно видеть друг друга загадочно изменившимися, приятно быть в глазах друг друга довольными этим долгожданным снегом...
Ну вот, наконец-то, отец соизволил отпустить на улицу, – убедился, что даже малышня высыпалась в вечерний двор. Сумерки вроде как замерли и темнеть перестало, как только повалил снег. Странно: вверху, между снежинками, всё стало ещё темнее, или это кажется из окна, а двор стал светлым, будто кто-то, на радость всем, усилил свечение фонарей, вон какие вокруг них огромные светлые шары заполненные мерцающими крупинками...
– Я недолго, я только попробую...
~ На вкус, что ли?
– Нет, – какой он.
~ Уроки?
– Уже.
~ Может Катя звонила тебе чтобы пригласить вместе погулять...
– А я уже гуляю.
~ До чего же ты непримиримая... а шарф?
– Я курточку застегну под подбородок.
~ Надолго ли?
– У меня свитер...
Рассудительные наступали вяло, без уверенности в собственной прозорливости и не учитывая скорости с какой можно одеваться. Безрассудные отступали без потерь, оттягивая решительные слова, и рассчитывая на быстрый рывок за дверь...
– Я пошла...
Холодный уличный воздух, после помещений, казался сладко свежим, но это впечатление было кратким, внимание стало рассредоточиваться на всё неожиданно новое. Это сверху, со своего этажа, двор казался тем же, только поменявшим цвет с грязно-снежного на чисто-снежный. С крыльца он стал неузнаваем. В нём из привычного вечернего-ничего возникли белые деревья, а декоративно жидкие кусты непреодолимо отгородили часть двора и пока ещё никто не обрушил с них снег в местах обычного их преодоления. А, понятно: дворничиха Люба уже успела сдвинуть снег с тротуара сугробами прямо к кустам. Одна она должна быть недовольна этим снегом... но именно её громкий смех был слышен с Аниного этажа, – даже сквозь стекла, – значит и она рада.
Снег преобразил все дворовые нагромождения, скрыв все их неказистости и слишком грубое их предназначение. Снег выровнял неровную, в некоторых, злосчастных – над водопроводом, местах, поверхность двора. Звуки голосов были глуше, чем это ожидалось привычным слухом; это производило эффект разделения всего мира на маленькие уютные уголки. Можно было ходить туда-сюда, почти отделённой от всего мира и от людей, от которых остались только узнаваемые голоса. Но это было скоро исчерпано и этого было мало.
Свежий поверхностный снег поддатливо лепился в снежки, становясь весомо ощутимым. Аня несильно бросала снежки в то, что могло осыпаться ливнем неслипшегося снега. Продолжая разгребать, тихий нескрипучий снег, ногами, Аня направилась в сторону арки, насквозь пробивающей толщу дома. Захотелось увидеть как машины мощно врезаются в снег, как снег так же, как от ног, волнами, разлетается по улице в стороны. Но, не доходя до арки, услышала шум разбрызгивания шинами снежной жижи, раздумала – представив это... но теперь её привлекала сама арка. Ей захотелось из арки посмотреть на пространство двора. Она уже пыталась во дворе посмотреть вверх, но снег сразу же попадал в глаза; даже рука, прикрывая глаза зонтиком, не могла достаточно отстраниться для обзора из под неё, настолько непредсказуемо снежинки меняли направление планирования, словно играли между собой в какую-то занимательную игру, нет, пусть лучше, – танцевали свой сложный балетный танец, такой же странный и такой же немыслимый...
Из арки не получилось посмотреть так, как хотелось: всё подавил яркий фонарь над аркой. Снег перед аркой в свете фонаря сыпался ливнем ярких белых блёсток. Аня недолго понаблюдала это беспрерывное искрение, оглянувшись, удивилась чуть выделившемуся сугробу на входе в арку с улицы, – вроде ветра совсем не было... – значит был ветерок. Прохлада воздуха была всё ещё приятной и терпимой, наверное длительно, – хорошо что легко оделась.
Аня всё же выглянула на улицу: посмотреть прохожих поближе, убедиться пришедшему недавно на ум впечатлению. К девчонкам она подойдет попозже, а пока у неё настроение только нарастает... Как всё хорошо, было бы так всегда. Никто никому не досаждает, – этот внезапный и бесшумный снегопад, всех отвлек, на нежданные чудеса снисхождения к земле отяжелевших, до белой россыпи, облаков,... жаль, – ненадолго.
В подъезде зима прервалась. Если бы взлетела по ступеням домой, то не успел бы вакуум лестничных пролётов вкрасться в душу однотонным эхом ступенек. А тут улучил момент. Так, так, так, – шаг да шагом отбирая по крошке кислород жизни. Сбежать бы назад вниз за ещё одним глотком свежего воздуха. Но рассудок переставляет ноги дальше – ощущения уймутся, дыхание выровняется, чувства усмирятся, душа успокоится и доберёшься ты до домашнего прибежища лишь немного раскрасневшейся от лёгкого морозца.
– Дед, ты один? Па! Я пришла!
Это она из коридора, вместо приветствия, разглядев на вешалке моё пальто.
~ Моя Александра к подружкам, а я к вам.
Наконец-то, через какие-то многошумные препятствия, Аня добралась до кухни.
~ Здравствуй Аня, как поживаешь?
– У папки спроси, если он ещё не всё рассказал.
~ Что так грубо? Никак победа в воспитательном процессе осталась за ним? Что-то не похож он на победителя.
– А ему всё равно, что осталось на его поле победы.
~ Ты у меня изречения попусту не заимствуй, они не для красоты, а каждое для своего момента времени. Или они уже в тебе укоренились для сверкания в качестве собственных?
– Буду я ещё об этом думать. Сказала что думала.
~ Так в чем трагедия?
– С моей стороны?
~ С твоей стороны, разумеется.
– Он за меня решает какие отношения у меня должны быть с девчонками: “Ты не вполне справедлива...” И это после того как я рассказала в чём дело.
– А в чём дело?
~ Ну, ещё и тебе не хватает меня разбирать. Я ему всего лишь объяснила почему мне не хочется Кате на телефонные звонки отвечать, а он начал разбирать меня. И там несправедливо вышло и здесь тебе добавили. Оказывается с ней следует иногда считаться. А с Ниной по его понятиям не всегда же считаться, у неё родители попроще, так что ли?
– Понятно.
~ Так сразу и понятно? В доверие втираешься? Все складочки разгладить хочешь? Чтобы все мы гладкие были. Куда это папка выходил?
~ Выходил? А-а. Это он свои сапожки до балкона доносил, а я обратно.
Аня села за стол, придвинутый к окну, надолго подперла подбородок рукой и углубилась в созерцание заоконного бытия. Ну что ж подождём продолжения и завершения уоконного бытия естественным образом, вплоть до должного эффекта, запустив отсчёт механизму неснятого в тепле свитера.
Мне ли не знать о том, что слишком неопределённо взволновало её душу и никак не найдёт себе подходящего в ней места.
Поговорив о чём-то с отцом, и не найдя нигде себе успокоения Аня вернулась на кухню, наверное для того, чтобы опять посидеть за столом, уже напротив окна, со взглядом уже отрешённым уже не пытаясь рассмотреть за снегом видимое ей одной, и рукой рассеянно поперебирать конфеты в салатнице, куда я их высыпал не найдя вблизи ничего более подходящего. Не ощутив приглянувшуюся конфету, она сделала ещё одну безрезультатную попытку.
~ Странные сегодня вещи творятся. Я, вот, свой блокнот забыл. Вхожу – у вас тут свет кое-где горит и никого. Смотрю из коридора – в сумеречном зале какие-то зловещие тени по полу мечутся. Отсюда же смотрю в кухню – за окном ничего кроме снега. Смотрю опять в зал – тени в конвульсиях задёргались. Мне не по себе стало, однако ж вошёл я в зал, а свет не включаю. Так и есть: на балконе что-то невообразимо бесформенное пушистое какие-то манипуляции конечностями выделывает.
– Разминался?
~ Снежинки руками ловил.
– Да ну!
~ Ну да! Не стал я его от этого, единственно полезного, за его полжизни, дела, отвлекать. Поставил чайник на огонь и стал кое что на бумагу набрасывать. Благо она у вас везде валяется.
– Не так много как у тебя.
~ У меня не валяется – вылёживается.
– Какая разница через что переступать.
~ Да. Действительно... Угу... Ничего, дотянем до изречения и вернём тебе в постоянное пользование.
– И что потом?
~ После чего?
– Ты не стал папку отвлекать.
~ А-а. Да ничего потом не было. Я увидел что свет в зале включился, зашёл. А он ничего.
– Ничего?
~ Блаженно улыбается и ничего: “А, это ты батя. Располагайся в кресле, я сейчас подсяду.” – и не шелохнулся ещё минут пять.
– Это его муза технического прогресса посетила.
~ Муза... Ну да, муза... И к тому же, моя Александра Петровна вдруг решила своим подружкам что-то неожиданно приятное сделать. Придумывала, придумывала, но додумалась, как всегда до бутылочки ликера и всяких фруктов-сладостей. Но не любит она укромно лакомиться, поэтому я здесь, а все прочее в холодильнике и возле.
– Вижу. Мама тоже собиралась с работы вернуться через магазин.
~ Разберётесь. И вот ещё кое что странное образовалось у меня на этих листочках.
– Набросал?
~ Извиняюсь, но нет у меня более подходящего слова.
– Не подходит оно к тебе, дед. Не подходит.
Странно, что ты поскользнулась. Странно, что не плюхнулась всем телом, а успела присесть. Странно, что тут же увидела протянутую, из-за своей спины, руку, а не его самого...
Оказалось, он, стоит позади тебя протянув руку тебе под руку, ладонь под ладонь и другой рукой готов помочь обрести тебе устойчивость при вставании. Но не дотронулся другой рукой, а ты через его протянутую руку ощутила всего его – рослый и стройный.
Мог и зайти спереди и потянуть на себя твою руку, как ты привыкла видеть помощь своих сверстников, но не зашёл, но не потянул.
А ты ещё не поняла этого и ждала, что тебя потянут за руку вверх, а потом дошло, что эта помощь более основательна, при отсутствии настойчивости поднять тебя и заспешить дальше.
И не стала подниматься сама, обиженно высвободив свою руку, чтобы поусточивее опереться о землю обеими руками, поскольку так, вроде бы, проще подниматься самому в отсутствие потягиваний-поталкиваний.
Не стала высвобождать руку, не имея возможности увидеть и оценить право помогающего на незаурядное предложение подняться таким вот образом.
Не стала оборачиваться, потому что тут же сосредоточилась на том, как следует встать, а ноги твои уже сами подобрались под тебя и ты приподнялась единственно возможным образом, исключающим неуклюжие движения, ощутимо оперевшись на ладонь этой упруго устойчивой руки.
И всё же почувствовала лёгкое прикосновение второй руки к своей талии, в такт собственного движения, похожего на начало забытого танца...
– Ну ты и выдумщик, дед!
~ Я вроде был очень внимателен. А вот ты навряд ли, если меня даже в десяти шагах не видела и не слышала, как я сказал ой-ё-ёй, когда ты потеряла равновесие.
– Слышала. Так это ты?
~ Здрасьте, наконец-то выяснилось, что мы знакомы.
– И что же было дальше, целых десять остальных секунд?
~ Двадцать пять, сударыня! Двадцать пять секунд. Однако до того, как было дальше, – что-то было вокруг... кроме меня.
Твоё падение и всё остальное заметили многие из тех, кто с обоих сторон сближался в этот центр событий, но не каждый вздрогнул, боясь за последствия твоего падения, не каждый приостановился, видя начинающееся происходить необычно, не каждый замер, опасаясь даже движений воздуха, могущих разрушить хрупкую оболочку снежной завесы, вдруг отгородившей вас от всего остального мира.
Не приостановились девчонки твоего возраста, хотя вывернули шеи, стараясь захватить с собой как можно больше несобственных ощущений и оставить на этом месте как можно больше насмешливых обломков от двух человечков.
Не приостановился молодой мужчина скептически оценивая тебя и его и не видя ни малейших причин собственного такого вот участия в такой вот ситуации.
Не приостановилась женщина с полными и тяжёлыми сумками в руках, глянув без задержки бесчувственным взглядом, а потом вновь пройдясь по окружающему и по вам, опять попавшим в поле её зрения, неприязненно отвернула от вас взгляд, принудив смотреть себя, всё остальное время прохождения мимо вас, только вперёд.
Приостановилась парочка среднего, для меня, возраста. Вернее, остановилась женщина и затормозила мужчину державшего её под руку. И он без собственного неудовольствия не мешал своей женщине чувствовать что-то своё, наверное знакомое и ему, если она в некоторые моменты происходящего тихонько дёргала его за руку, а он с неопределённым сожалением взирал на затянувшийся и всё ещё не рассеивающийся мираж.
...
А ведь навстречу тому, кто, почему-то, не хотел обгонять тебя, шла девушка его же возраста. Шла не спеша, важно сохраняя неслучайно обретаемое достоинство. Не торопясь, шла к месту их немного просроченной встречи. Но, увидев завершившееся странной балетной позицией, остановилась. Удивилась. И пока она недвижно стояла, удивление её доросло до пробудившего её изумления. Она не продолжила свой намеченный путь, а свернула на ближайшую тропинку-аллейку к подъезду дома, пока её не стали скрывать от кое-кого кусты и деревца.
– Откуда же я знала?!
~ О том, что таким вызывающим образом вмешалась в чью-то, быть может решающую, встречу. Тебе и не нужно об этом знать, это так, для полноты рассказа.
– Но ведь так нельзя!
~ Что нельзя? Нельзя, чтобы всё продолжалось так, как начало происходить? И тебе, единственной из всех, дано право перекраивать происходящее?
Если бы ты сама увидела её и тут же поняла, что это ты вмешалась в течение их взаимной жизни, то всё бы, конечно же, произошло с другими последствиями и с другой смесью твоих чувств.
Однако я не уверен, что ты владеешь искусством поиска выхода для них обоих, а не мастерством выхода единственно для себя, поскорее и погрубее доказав, что ты в этом посторонняя. Что бы ты сделала? Оттолкнула его и сказала бы: “Благодарю, но я не нуждаюсь в вашем участии”?
– Не знаю...
~ Верю. И я бы мог что-то предпринять, находясь рядом. Но это жизнь, а не сказка. И, поэтому, в жизни я не ко всякому подхожу, чтобы рассеять его собственные заблуждения. Меня в этой девушке что-то насторожило. Может я не всё успеваю разглядеть, но то что успеваю, мне достаточно, чтобы встать на чью-то сторону, если это неизбежно.
– Так ты стал на мою сторону? Таким вот ...
~ Способом-образом? Нет, я на его стороне. И это моё право. Не слабее твоего, когда тебе приходится выбирать между своими давними подружками. Он заметил её, но не оставил тебя. И этим полностью взял на себя ответственность за всё-всё происходящее.
– А где же их место встречи? Откуда он шёл ей навстречу? Почему он не крикнул ей или не помахал?
~ Да, действительно, почему он не захотел ни теснить тебя для того, чтобы обогнать, ни обходить по сугробу, ни просить тебя чтобы посторонилась. Почему уделил тебе столько полного своего внимания сколько требовалось тебе самой. Почему бы ему не крикнуть тебе, после того, как вы уже стали расходиться: “Больше не падай, меня рядом не будет”. Может потому, что общающиеся подобным образом парни, подают руку соответствующим образом.
– Так что с ней?
~ Далась она тебе...
Конечно, было бы проще, если бы это была девица, не заслуживающая его? А он бы, наконец, узнал об этом... именно теперь. И тебе бы стало легче от этого.
А если всё сложнее и у неё такой же, как у тебя, характер, – нетерпящий, того, что не по твоему?
А вдруг и тебе на её месте не интересно, что он, твой избранник, не торопится разочаровать очарование ради прежде‾этого очарованного‾им. А важно только то, что он и с другой девушкой оказался изысканно внимателен. Она-то – не другая – принимала такое от него как предназначенное исключительно ей, не допуская мысли, что он таков всегда с нежнейшими и утончённейшими существами.
Быть может она допускала, что он должен быть равнодушен и бесцеремонен с другими до грубостей? а она при этом будет неизменным исключением? Ведь ты не раз оправдывала грубость своих кавалеров, ведь она была направлена не на тебя... пока обожаемой ими была ты.
– Как ты всё умеешь запутывать, дед.
~ Просто бывает только когда всё наконец-то становится ясным и понятным.
– Так как же она?
~ Ты всё ещё помнишь о ней? Я ведь делаю всё, чтобы вернуть тебя к тому, что тебе не мешало быть самой собой благодаря прежнему неведению. Ведь можно ведать, но объяснить самой себе так, чтобы ведение не мешало. Не мне же тебя этому учить, учёную.
– Не надо из меня делать дрянь всякую.
~ Ух как ругательно! Даже я покраснел.
– Даже ты? А ещё кто?
~ Ты, голубушка.
– Ещё чего. Ты скажешь или нет?
~ Скажу всё что знаю, куда от тебя денешься. Но не будем нарушать связь событий. Это ведь не всё, что было вокруг.
– А если не придумывать?
~ Ты обвиняешь меня в несодеянном. Если я вижу девушку, то это девушка, если я вижу, как она замерла, отошла в сторону и наблюдала, значит она стояла там за кустами. Если я вижу Хуго Опенгеймера, значит он и тут появился.
– Кого, кого?
~ Хуго Опенгеймера, мерзкого типа, которого привлекает всё, что хотя бы на мгновение становится прекрасным. Он так и замер, увидев тебя. Только что, он прохаживался туда и обратно мимо тебя и не обращал на тебя никакого внимания. А тут у него даже слюни потекли из приоткрывшегося рта. Это было ещё какое прекрасное мгновение.
– Какая гадость.
~ Но ты же увидела подошедшим к тебе благообразного мужчину, замявшегося и хотевшего что-то сказать, но не решившегося. И никакого отвращения он у тебя не вызвал, вполне оправившись от ошеломившего его впечатления.
– Нет, он решился, он сказал: “У вас, милая девочка, плечо испачкалось.” Оно у меня и до этого было в снегу. И пока я сама очистила: стряхнула с плеча, его уже не было.
~ Это я подозвал к себе и немного разговорил его, хотя он всё время порывался в одну сторону, хотя тебя там уже не было. Не буду пересказывать то, что сворачивает незрелые уши в морской узел, но поверь, это был Хуго Опенгеймер.
– И ты, разумеется, спас меня от него.
~ Нет, в спасении нужды не было, когда бы он начал вытанцовывать перед тобой, тебя бы стошнило на него, а он любитель чистоты и блеска, поэтому ретировался бы чиститься, ему ведь по прежнему надо было успеть поймать этот вечер.
– Поймать вечер?
~ Об этом я в другой раз расскажу. Дело не в том, что тебя бы вывернуло, – эта часть твоего вечера была бы им грязно испачкана. Ты заслужила лучшее завершение этого замечательного происшествия, но не каждый, видя это и твою нерассеивающуюся зачарованность, посторонится с твоего пути. Не всем дано завидовать светлой завистью и склонять голову, перед величием того, кого коснулось и не покинуло чудо прекрасных чувств.
– Не знаю...
~ Тс-с. Я знаю. Их, – тончайших и непрочных, в новом обиталище, – можно выплеснуть вместе со словами. Побереги их, пока не укоренились так, что их можно вырвать только вместе с душой... А ты знаешь, что из тех, кто не мог невольно приостановиться, в тот самый момент, – потому, что ему не дано видеть снег иным, чем мешающим их движению, и людей иными, чем мешающими им иметь собственную – свою жизнь? – была женщина со второго этажа, как её?..
– Антонина Кваковна
~ Вот-вот Кваковна... Ты не подыгрываешь?.. Ну надо же как удачно.
– А девушка?
До этого происшествия он ждал свою девушку в обусловленном месте, он увидел её и пошёл ей навстречу. Но не захотел помешать тебе, идущей посередине протоптанной дорожки и углублённой в свои снежные ощущения.
А потом он дождался, когда ты поднимешься и только тогда, из-за твоего плеча, глянул в ту сторону, где только что была его девушка и оглянулся: может каким-то образом прошла мимо. И не подал тебе вида, что это внесло в его жизнь что-то неожиданное для него. И сделал всё, чтобы эта ситуация закончилась для тебя вполне.
Куда он пошёл после? К автобусной остановке, проверить: может быть она там. А потом вернулся к месту их встречи, а потом опять прошёлся в ту сторону откуда она шла.
Как ты думаешь, она вынесла его метания в поисках себя (?) или справилась со своими сомнениями? И что бы это значило в каждом из этих случаев.
– Что?
~ Не всё сразу. Кваковну в колдовстве ещё не обвиняли?.. А жаль, я бы попытался нейтрализовать.
– Колдовство?
~ Не волшебство же.
– Ну, ты дед, даёшь.
Ещё не успеешь свыкнуться со щедрым подарком судьбы, выйдешь и не узнаешь свой двор. Каким он может казаться чужим и уродливым. И только потому, что все его уголки заполонят Кваковы сподвижники и будут провожать тебя недобрым взглядом и как бы невзначай ронять в твою спину слово меж собой отточенное.
Тебе не представляется, что ещё можно сказать о том, что видел каждый, кроме того что видела ты да я. Ан нет. Выясняется, что видеть в этом можно всякое: каким глазом смотреть. И разглядеть можно то, что привыкли Кваковны в себе видеть.
А видят они во всём только грязную подоплёку любых отношений. Они любого наизнанку вывернут.
Каково тебе услышать о себе или о нём то, что на самом деле вами движет и что вы за своими внешними любезностями от других не скроете. Рановато тебе слышать о себе такое от них, а придётся.
Ведь если ты помнишь его девушку, он может сильно пожалеть о том, что всё так произошло. У тебя же, благодаря Кваковне, будет другая причина пожалеть об этом.
И, быть может, ты скажешь себе: уж лучше бы этого не случалось, уж лучше бы такого никогда не случалось... и жизнь твоя вполне удовлетворит Кваковну, но не умерит её желаний по-своему интерпретировать твою любую жизнь.
Обесценивать произошедшее дано, насколько я в этом по ходу жизни разобрался, только самим его непосредственным участникам.
Не самое важное в твоей жизни происшествие, но уже на нём можешь выяснить, на сколько ты способна отстаивать всё, что может принадлежать только тебе, ибо он (допусти это на время осмысления) мог давно уже отречься от этого перед своей девушкой, хотя ничего в этом произошедшем неприличного не было. Не было и роняющего, на каждого из вас, тень подозрения, в большем чем было.
Всё зависит от того на сколько кто-то тебе доверяет в главном и на сколько ты оправдываешь это доверие. Каково тебе услышать: “не смей так улыбаться другим парням”. Если это и есть в его понимании любовь, то чем она отличается от обретения в необратимую собственность. И если она строится не на доверии друг к другу в самом главном ненарушаемом, то тебе только и остаётся доказывать её – любовь, отсутствием человеческих отношений к другим и отречением от случайно проявившейся к кому-то человечности.
Я никогда ни перед кем не отрекался в своём особом деликатном отношении к женщинам; правда к женщинам, не отталкивающим меня отсутствием в себе человеческих качеств. И всегда оправдывал единственное доверие единственной женщины. И первой, – с которой у нас жизнь не сложилась, и второй, – с которой у нас жизнь, в конце концов, сложилась.
И никто не смог обесценить ни одного моего прекрасного мгновения, а наши прекрасные мгновения не позволил обесценить я: храня их более бережно и более тщательно, чем моя, менее осторожная дражайшая половина; и возвращаясь к ним; и возвращая её к ним; и даже тебе возвратив твоё же мгновение, которое, быть может, ты не вполне оценила, надеясь, что жизнь твоя будет изобиловать ими и можно начать отсчёт своим чувствам от любого из них.
Такое уже не повторится. Наверняка, будут другие достойные юноши и другие ситуации, чувственно раскрывающие их высокие достоинства, но и при такой же ситуации ничего не будет даже отдалённо напоминающего это.
Такое уже не повторится. Можно не оценить возникновение своих чувств и такие чувства уже никогда более не повторятся и не продолжатся в обход их возникновения.
Впрочем... кому-то они и не нужны. Отрекись от произошедшего в том новом качестве, в котором испытала неведомые до этого чувства и я соглашусь с тем, что они тебе, увы, не нужны.
– Ни за что, дед.
~ Ну и ладненько. Хоть об этом я могу не беспокоиться.
– А ты поменьше обо мне беспокойся. А то добавится четвёртый беспокоитель каждого моего шага.
~ Четвёртый?
– После бабушки.
~ А-а. А то я испугался, что кроме меня кто-то умеет так витиевато беспокоиться.
– Ну, так, беспокойся – сколько угодно.
~ Разрешаешь?
– Разрешаю.
~ Ну вот, и об этом я могу не беспокоиться.
– О чём? Да ну тебя, твои шутки на шутки не похожи.
~ Да и я не всегда похож на себя. Но это только между нами.
– Так как они?
~ Парень с девушкой?.. Ты знаешь, из всех событий самое непредсказуемое это появление женщины: Александра Петровна быстренько навела порядок во всей этой чудной картине: “Бери пакеты, а я ключики у тебя достану.” В таком вот порядке.
Пока я пакеты в машину укладывал; пока выслушивал, куда она, уже без меня, дальше поедет и как лучше до неё добраться своим ходом; пока соображал вслед отъехавшей машине... Всё уже бесследно ускользнуло рассыпавшись на жизни продолженные сами по себе.
Осталась только занавешенная снегом сцена и заснеженными декорациями: тротуар, кусты, деревья, фонари, стены домов. Невесть, из-за какой кулисы, взявшиеся прохожие, начинали жизнь этой сцены заново и каждый раз тщетно. Единственное что у них хорошо получалось так это вышагивать со старанием опытных актёров не походить друг на друга на столько, на сколько позволяла роль. Что ж делать если эпилог зауряден: жизнь тут же занялась вытеснением впечатлений.
~ Так как тебе, моя голуба, этот парень?
– Парень как парень.
~ Ну совершенно такой же как все?
– Нет, не такой как все. Но...
~ Тебя не устраивает обычность его внешности?
– У него необычная внешность.
~ Вот те раз, а я собирался кое что отметить в нём привлекательное, в отличие от внешности, а он оказывается не нуждается в моих услугах. А я-то хотел сказать, что наверное в нём есть что-то большее, чем внешность, если он понравился девушке с весьма изящной внешностью.
– Да ладно тебе – изящной.
~ Значит у неё одни только внутренние достоинства?
– Ты опять меня путаешь.
~ Не я путаю, – ты не хочешь быть в чем-то беспристрастной, а может – честной в ущерб себе. У него обычная внешность, а у неё особенная.
Это совсем не то яркое, что ты видела, до этого происшествия, в девушке того крутого принца...
– Принца? Видела? Я?
~ Не прерывай повествования. Ты нарушаешь цельность смысла.
– Я забыла, что ты всё нарочно запутываешь.
~ ... э ... но по мне это всё та же поверхностная красота. Но всё же красота, признаваемая другими и значит несомненно ценимая в самом себе и значит знающая себе цену и значит подпускающая к себе не всякого. И значит в нём есть что-то особое, если она предпочла его – внешне обычного.
Он ощутимо старше тебя. И отношение к девушкам у него более существенное, – по требованиям его возраста.
– Ну и что. Значит не такой же очумелый как наши приставалы.
~ Да... Уж если ты со своими очумелыми одноклассниками справляешься, то все остальные опасности: либо пустяки; либо заманчиво приличные изощрённости, которые лучше различать вместе с твоими зреющими одноклассниками, скоро набирающими опыт усыпления бдительности с наскока... да, лучше различать вместе с ними, чем преждевременно столкнуться с этими заманчиво приличными изощрённостями в юноше, опережающем тебя именно в этом.
– Ты хочешь сказать, что и он такой.
~ Я хочу сказать, что у зрелого юноши зрелые намерения, и он в отличии от тебя готов к ним. А у такого же как ты, незрелого юноши незрелые, но намерения, за которые он не хочет отвечать и только поэтому напорист в меру возможной расплаты и возможного позволительного снятия с него тобой этой расплаты.
– Расплатится. Девчонки говорят: куда он денется? – раз и в загс.
~ Нет другой ответственности за это кроме человеческой, не каждый после этого остаётся человеком. Они что, формально принудив к фактически алиментной жизни, получат рядом человека? Или им всегда достаточно только алиментарной стороны совместной жизни, и нет других препятствующих проблем, кроме этой единственной.
Давай-ка заглянем ещё чуть раньше нашей занимательной истории.
Шикарный принц на шикарном авто, поджидающий свою даму. Тебе это увиделось на столько чудесным, что ты забыла о своей прогулке... Блуждания? ну пусть – блуждания, если тебя так задевает слово ‘прогулка’... и отыскала место в сторонке из которого можно наблюдать незамеченной
– Так ты давно за мной следил?
~ Грешен. Люблю наблюдать за интересными мне человечками.
– А я не люблю, когда за мной следят.
~ Это не замысел, а случай.
– Всё равно, не хорошо...
~ Узнавать о своём приятеле больше, чем он хочет тебе поведать? Обещаю не делать это правилом.
– Ты же сам меня учишь...
~ Ох, учу, учу на свою бедную седую голову. Учу чтобы иногда и самому краснеть. Правда в этом случае мне краснеть почему-то не краснеется. И совесть моя меня не мучит.
– Я тебя замучаю вместо совести.
~ Но только не сегодня. Сегодня ты многим простишь их старые грешки и под шумок – меня.
– С чего бы это?
~ Так мне кажется. Но давай не будем развивать эту тему, а то разовьём её до твоей вредности.
– Это я-то вредная?
~ Молчу, молчу. Я уже напуган твоим тоном.
– То-то же. Так что ты выследил?
... Я всегда таким первые две минуты завидую: Стройный красавец, великолепно выглядит в шикарной одежде. Мне бы так иногда выглядеть в моей молодости, когда жизнь сталкивала с девчонкой от которой сердце замирало.
– А в остальные минуты?
~ Какие остальные?
– После первых двух.
~ А... Мне своё вдруг подумалось. Тебе захотелось подтолкнуть меня и я сбился.
– Ну да тебя собьешь.
~ В остальные минуты что-то меня в нём успокаивает, а ещё через несколько минут ко мне возвращается прежняя уверенность в себе и в той жизни которой я живу. А он остаётся загадкой лишь для тех кому в человеке достаточно казаться, а не быть.
Все хорошо одетые одеты одинаково хорошо, а предпочитаем мы почему-то лишь некоторых из них. Кто-то предпочитает по продолжению красоты одежды – красоту внешности, а кто-то по продолжению человека в доступную ему разноприличную одежду.
И кто-то не может продолжить себя далее своих друзей в более красивую, но без них, жизнь, а кто-то надеется отыскать себе друзей среди продолживших себя как и он в красивую жизнь.
– Говоришь ты красиво – это продолжение чего?
~ Вот так попался. Ответ напрашивается. И как это у тебя получилось? Не иначе случайная ассоциация.
– Неслучайная и не ассоциация.
~ Ага. Остро отточенный ум юного мыслителя. Всю ночь буду тебе завидовать и думать, как бы тебе на это ответить не слукавив. К честному ответу я не готов. Так на чём мы остановились? Ты меня выбила из седла на полном скаку.
– Стройный красавец.
~ Ага. Угу.
Совсем немного времени прошло, а он уже всем своим видом выражает нетерпение. Мне интересно – удержится или нет высказать неудовольствие своей девушке? Однако девушка появилась – явно пара ему для восхищения со стороны, и он стал – сама изысканность. Распахнул перед ней дверцу машины, подал руку, аккуратно закрыл дверцу... стрельнул окурком почти в твою сторону... сел в машину, лихо отъехал, забрызгивая тротуар грязью. Кто-то успел отскочить, – везунчик: в такой ситуации остаться чистым – уже счастье.
– Прекрати!
~ Что так?
– Всё, больше ни слова!
Остаётся только пожать плечами, да развести руками. В этом я хватил лишка. Машина быстро скрылась из вида, а над этим местом, облачком выхлопного газа, всё ещё сохранялось неприятное впечатление. Привычное для меня и слишком разочарующее – для всё ещё верящего в неоспоримые превосходства красоты надо всем.
А снег всё падал и падал и каждый по своему привыкал к нему...
2008г.
Использование произведения, большее чем личное прочтение, оговаривается открытой наследуемой А.теД лицензией некоммерческого неизменносодержательного использования в интернете